Лестница из терновника-3. Прогрессоры - Страница 65

- Земная девочка во время дефлорации может быть совершенно счастлива, а может быть жестоко травмирована, в том числе и психически - если это, скажем, делает насильник. Ты об этом?

- Вот! Вот именно! - Илья энергично кивает. Кирри с любопытством слушает, облокотясь на его колени. - Нгишечка может быть совершенно счастлива, если после поединка с сильным гормональным выбросом её обрезает сильный партнёр. У них вот тут, - Илья показывает пальцем точку на голове Кирьки, в паре сантиметров от макушки, - есть любопытный центр, возбуждающийся во время поединка и выделяющий стимулирующий гормон и очень своеобразное вещество. Своего рода естественное обезболивающее. И наша лапочка может испытать полноценный оргазм непосредственно после обрезания - если поединок возбудил это местечко. А может сильно страдать, если её не разогрели, резанули по-живому. Конечно, в последнем случае и процесс трансформа идёт медленно и мучительно - настоящей гормональной поддержки-то нет.

- Да не торопись ты... а никудышники?

Илья вздыхает.

- Нормальное человеческое изуверство. Природа подсказывает нам: после обрезания должно последовать спаривание, иначе - зачем обрезали? А люди отсекают бедолаге все возможности, это - своего рода блокирование негодного генетического материала. Негодяй - ну, скажем, с точки зрения общества или с точки зрения конкретного индивидуума, размножаться не должен. Но и твой никудышник - не кастрат, ни физически, ни психически. Он, с некоторой долей приблизительности, может быть уподоблен женщине, которая не может родить и испытывает трудности интимного плана. Вроде вагинизма. Конечно, операция часто вызывает застой везде и не добавляет привлекательности... Но - человеческое общество, что поделаешь. В разы терпимее, чем земное, кстати.

- Поэтому они так легко вписываются, - говорю я. - Смиряются. И ведут себя так естественно. Ты к этому клонишь?

- Ты понаблюдай, как играют дети, - говорит Илья. - Нянчатся с младшими, со зверушками... у маленьких есть куклы. Чем старше - тем агрессивнее, Время же приближается. И сдаётся мне, что слово "мальчик", которым вы переводите это словечко на всех языках, которое означает ребёнка, на самом деле адекватно слову "дитя". Очень по-русски и очень точно.

- Дитя. Да, - говорит Кирри. Он смотрит в лицо Ильи снизу вверх, запрокинув голову. - Илья знает всё-всё. Что внутри у людей. Что внутри у зверей. Что внутри у гор. Я же сказал: он - божество.

Илья перебирает его косы с самодовольным видом.

- Вот слушай, что тебе Кирюша говорит. Он со мной давно знаком.

- Ну да, - говорю я. - Он вправду умница. Он отлично понимает русский язык и владеет им мастерски. Профессиональную терминологию он тоже понимает. В частности, он в курсе, что ты - существо другого биологического вида. Правда? - спрашиваю я у Кирри.

Он отводит взгляд. Говорит, слегка смущаясь:

- Конечно, другой. Он другой, и ты другой. И все вы таковы, земляне. Родился таким - не станешь другим. У вас с Ильёй внутри нет места для будущего ребёнка, пусто. У ваших женщин... - и запинается.

- Я понял. И чем ты занимаешься?

- Смотрю в прошлое, - в тоне Кирри слышится нотка тихой, глубоко скрытой печали. - Делаю препараты из старых костей, что лежат под горами - чтобы Илья мог представить себе предков моего народа. Тех, что жили страшно давно. Почти животных, но уже людей. Ты знаешь, как они жили, Николай?

Кирри садится, подтягивает к себе колени, обхватывает их руками. Илья снова кладёт руку ему на плечи - и Кирри опирается на него спиной, со странным лицом, отрешённым, почти печальным.

- Они жили в каменной пещере, вон там. В пещеру ведёт узкий лаз, который был засыпан пятьсот лет назад... Я видел место, где жгли костёр. Много, много лет. Сто, двести, триста лет - на одном месте. Угли... Так скудно и просто... у них были ножи из вулканического стекла, в форме листа зонтик-дерева... и, знаешь, они лепили горшки. И всё, можно сказать. И делали себе бусы из панцирей жуков. Очень древние и простые люди, с зубами, как у диких зверей, с лицами... грубыми, как у зверей. Но люди. Илья хочет их изучать. И я. Они... родня мне. Когда я думаю о них, у меня болит внутри - как за близких. Как они жили, как умирали... их души - моя душа.

Кирька глядит на меня, и я никак не могу понять смысла его взгляда. Только тяжело описуемое напряжение, непокой. Мне мерещится даже мольба. А Илья с благодушной миной гладит его по плечу, откидывает косы, улыбается...

- То есть, тебе нравится на станции, да? - говорю я. - Тебя захватила работа? Ты благодарен Илье?

Кирри бросает на Илью быстрый взгляд и опускает глаза.

- А как ты думаешь, дружище, - говорю я, - что будет потом?

- А что будет? - отвечает за него Илья. - Идти ему некуда, да и вряд ли он захочет - обратно, в своё племя. Он у нас чистенький, привык к интересной работе, к хорошей жизни, сладкое любит, как маленькая девочка - что ему, возвращаться козам хвосты крутить? Я его учу; может, в университет поступит года через три-четыре. На ксеноантрополога, на биолога...

Кирька обхватывает себя руками. Оэ...

Илья, конечно, невероятно осведомлён по части биологии нги, но по части их психики...

- Кирри, - говорю я, - хочешь Землю посмотреть?

Он улыбается, но несмело, с ощутимой изнанкой.

- Конечно. Мне бы так хотелось увидеть сказочный город, - говорит он тихо и грустно. - Я хотел увидеть Чангран... только не получилось. Из-за прыгуна. Теперь я хотел бы увидеть город Ильи. Город Новгород. За небом.

Его глаза влажны. Илья треплет его по голове.

- Ещё увидишь, зайка. Закончим работу - я тебе всё покажу.